Здесь испытаешь ты восторг: испанский журналист бьется над загадкой Востока

2025-07-05T21:02:00Z — Колониальные гедонисты и борцы с империализмом

Уроженец Барселоны Давид Хименес, в 1998 году ставший первым азиатским корреспондентом мадридской газеты El Mundo и успешно функционировавший в этом качестве до 2014-го, в своей новой книге ностальгирует по богатой приключениями журналистской молодости и колоритным восточным локациям, когда-то еще не испорченным западной цивилизацией и туризмом. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».

М.: Альпина нон-фикшн, 2025. — пер. с исп. — 296 с.

Спутниками Хименеса в путешествии по местам боевой славы становятся его предшественники и коллеги — журналисты и писатели разного калибра, включая звезд мировой величины вроде самого молодого нобелевского лауреата Редьярда Киплинга. Киплингу, «потерявшемуся в восточной ночи», по изысканному выражению Хименеса, но всё-таки сформировавшемуся как писатель в редакции лахорской The Civil and Military Gazette времен Британской Индии, посвящена третья из десяти глав книги, где к каждой персоне прикреплена своя страна или регион, например, «Сомерсет Моэм — Индокитай», «Джозеф Конрад — Борнео», «Грэм Грин — Вьетнам». Джордж Оруэлл, точнее, тогда еще агент колониальной полиции Эрик Артур Блэр, знакомится в Бирме с необычными персонажами и получает уникальный опыт для своего дебютного романа «Дни в Бирме».

Соотечественник и ролевая модель Хименеса — икона испанской журналистики Ману Легинече — цитирует Имельду Маркос в названии своей книги «Филиппины — мой сад», где рисует «портрет страны, застрявшей в театре абсурда».

Швейцарец Николя Бувье, впоследствии автор «Японских хроник», совершает чудеса социализации в пригороде послевоенного Токио и даже устраивается сторожем в дзен-буддистский храм. Итальянец Тициано Терцани, помотавшись пару десятков лет по Азии, в 1990-м оседает в Бангкоке на пять лет и пишет один из лучших травелогов о Юго-Восточной Азии — «Предсказатель поведал мне», где размышляет о грустном противоречии: «...пока мы пытаемся постичь тайну Востока, Восток ищет ответы на Западе. И в результате мы перенимаем друг у друга самое худшее».

Хотя Хименес констатирует, что «Азия остается мужским клубом» (предлагающим западным женщинам гораздо меньше соблазнов, чем мужчинам), есть в собранной им компании и две женщины. Парижанка Александра Давид-Неэль, у которой не задалась карьера оперной певицы, в 1924 году инкогнито пробирается в Лхасу — столицу запретного Королевства Тибет в компании юного ламы (который был для нее не только приемным сыном, как настойчиво намекает Хименес). Американский военный корреспондент Марта Геллхорн, проклиная комаров, мух, клопов, непрекращающийся дождь и жуткие общественные туалеты, путешествует по Китаю тоже в мужской компании, в подзаголовке книги «Пять путешествий в ад» скромно называя своего спутника тем парнем — это не кто иной, как Эрнест Хемингуэй, которому, как уверен Хименес, хорошо везде, где есть выпивка и приятные собеседники.

Дворец Потала в городе Лхаса, Тибет

В единое целое «Дурман Востока» связывают не только личные воспоминания автора о тех же самых местах, но и его социально-политические рассуждения. Различные писательские проявления любви и привязанности к Востоку (иногда принимающих форму настоящей зависимости) Хименес рассматривает сквозь призму колониализма: «Сомерсет Моэм предавался колониальному гедонизму без малейших угрызений совести. Джозеф Конрад чувствовал его клептократическую сущность, но следовал его стереотипам. Киплинг видел в империи необходимое благо. Оруэлл же был последовательно категоричен и презирал колониализм как машину угнетения».

Антиколониальный пафос автора книги порой своеобразно сочетается с легкой подспудной ностальгией по тем временам, когда и Испания была могущественной колониальной империей. Вспоминая испанское казино в Маниле, залы которого названы в честь персонажей «Дон Кихота» и которое «до сих пор служит предметом гордости для испанцев, ностальгирующих по своему колониальному прошлому», Хименес и себя не отделяет от гордых соотечественников, замечая: «У колониализма есть странное свойство: он продолжает жить в головах и у колонизаторов, и у колонизированных даже спустя много лет после того, как последние корабли захватчиков уплыли обратно домой».

Вид на город Мурос, Испания

Но это лишь мимолетный ироничный проблеск былых имперских амбиций, рудименты которых засели у автора где-то глубоко, вероятно, на генетическом уровне. Зато весьма отчетливо пронизывает всю книгу неприкрытое раздражение из-за того, что прогресс западного образца рано или поздно приводит с собой повсюду бестолковые стада праздных отдыхающих, оставляя на земле всё меньше мест, где истинный утонченный ценитель Востока может спокойно насладиться его очарованием: «Я не хочу возвращаться в Ангкор, мне больше по душе мои воспоминания о тех временах, когда тамошние храмы можно было посещать в гордом одиночестве, воображая, пусть ненадолго, что всё это принадлежит одному мне. Какой смысл любоваться шедевром, созданным для благоговейного созерцания в тишине, когда вокруг гвалт, очереди и сутолока?».

«Магически-экзотическое» притяжение Востока тем более неотразимо, что совершенно непостижимо для западного человека, сколько бы времени он ни провел в Азии и как бы ни тешил себя иллюзией, что он здесь уже почти совсем прижился. Бывалый путешественник Хименес бравирует своей отважной способностью приспособиться к самым спартанским условиям, бытовым неудобствам и прочим превратностям, порой отпугивающим от азиатской глубинки любителей европейского комфорта: «Меня притягивают неприглядные места с их жуткими тайнами — где не знаешь, что ждет тебя за углом, где жизнь не прекращается на закате и продолжается даже в самую глухую темень. Я сыт по горло стерильными, удобными и предсказуемыми городами, где всё работает как часы и на каждом углу висит по плакату, напоминающему, что можно и что нельзя. Поэтому я предпочитаю Бангкок Сингапуру, а Манилу — Дубаю».

Городская жизнь Гонконга, Китай

Но даже любитель опасности и непредсказуемости Хименес, не без кокетства называющий себя желчным и циничным, в финале книги признается, что так и не смог разгадать тайну Востока, объехав 30 стран Азии, прожив семь лет в Гонконге и 10 — в Бангкоке. Рассуждая о непроницаемости восточного мира для людей Запада, писатель пытается нащупать непреодолимый методологический изъян, из-за которого европеец никогда не подберет отмычку к загадочной восточной душе: «...главной ошибкой было искать ответы в мире материальном, потому что тайна кроется в невидимом и неосязаемом. В Азии то, чего вы не видите, гораздо важнее того, что открыто вашим глазам; то, о чем не говорят, важнее того, что произносят вслух. <...> Прозрачный и чувственно-эксгибиционистский мир Запада контрастирует с закрытостью души Востока».

Читайте также: