Военно-полевой отказ: какие решения приходится принимать врачам на фронте

2025-07-17T14:49:05Z — Медицинский отряд — это мобильное медицинское подразделение, где раненые с линии боевого соприкосновения впервые встречаются с хирургами. К тому времени мы остались с Петром вдвоем — единственные хирурги на весь отряд. Нам еще не стукнуло даже тридцати. Ушли люди, которые занимались управлением, а с...

Медицинский отряд — это мобильное медицинское подразделение, где раненые с линии боевого соприкосновения впервые встречаются с хирургами. К тому времени мы остались с Петром вдвоем — единственные хирурги на весь отряд. Нам еще не стукнуло даже тридцати.

Ушли люди, которые занимались управлением, а с ними система несколько поменяла характер. Хирургов стало в три раза меньше.

Стоматолог-хирург предложил мне поменяться должностями: «Валентин, давай ты пойдешь начальником хирургического, а я вместо тебя начальником ПСО (приемно-сортировочного отделения. — Ред.)?».

Наконец-то пришли торакальные ретракторы (расширители ран при операциях на груди), которые мы ждали два месяца.

Опять пошли будни. Войска стали истощаться, люди — уставать и болеть.

В то время о необходимости мобилизации только-только начали говорить. На местах все это хорошо понимали и ожидали решения высокого командования.

Алая кровь по бортам БТР

Уже с самого утра санитарные машины с разных направлений фронтов привозили к нам раненых.

Чтобы хоть как-то развеять рутину, я периодически выходил из тамбура палатки приемно-сортировочного отделения и громким голосом сообщал:

— Внимание! Товарищи, сегодня в отряде беспрецедентное событие! Акция! Бесплатная консультация военного хирурга!

После чего народ оживал от смеха.

Далее мы часами проводили осмотры и давали рекомендации. Время от времени по рации объявляли о скором прибытии тяжелораненого — эту информацию сообщали бойцы охраны на КПП (контрольно-пропускном пункте), и мы прерывались на неотложные операции.

В этот раз голос по рации особенно отличился. Криком до нас дошла информация: «К нам четыре триста, четыре триста тяжелые!»

Вся дежурная смена выбежала на площадку напротив палатки. На территорию заезжал бронетранспортер (БТР). У меня возникло ощущение остановки времени. БТР казался медленно плывущим по воздуху кораблем — колеса еле крутились, на крыше, похожей на летящую платформу, был виден зеленый силуэт бойца.

В полном комплекте бронезащиты, в положении сидя на коленях и с упором на выпрямленные руки он совершал поступательные качающие движения — выполнял сердечно-легочную реанимацию. По бортам транспортера стекала небольшими струйками алая кровь — по более темным и еще большим пятнам.

Наконец техника прекратила движение. Все ринулись снимать раненых. Я понял, что впервые сталкиваюсь с такой ситуацией, и испугался, что потеряю контроль над ситуацией. Первого трехсотого стали опускать на гладких носилках, которые по обыкновению прогнулись под тяжестью раненого, образовав желоб. Хлынула кровь, обрызгав всех стоящих внизу.

Началась суета. Медики, сопровождающие раненых, продолжали отрешенно копаться наверху, готовя к спуску остальных.

В этот момент не вполне ясна была медико-тактическая обстановка: сколько всего раненых, сколько в крайне тяжелом состоянии. О том, чтобы узнать, какую помощь уже оказали, не было и речи. Коллеги были похожи на марафонцев, которые выложились, приближаясь к финишной черте.

Было понимание, что в нашем отряде всего лишь два общих хирурга и два операционных стола, на которых мы можем одновременно выполнять две полостные операции с противошоковыми мероприятиями. Третью бригаду можно было организовать лишь в условиях приемно-сортировочного отделения.

Интуитивно понял, что первый боец, которого спустили, уже в терминальном состоянии. Его нужно было отправить в палатку приемно-сортировочного на симптоматическую терапию.

Что есть мочи я крикнул санитарам: «В ПСО, в ПСО!» — и тут же охрип.

Теряем время!

Санитары перехватили у нас носилки с раненым и с ошарашенным видом стали покидать сортировочную площадку. Я переключился на других раненых, которых продолжали спускать с крыши транспорта. Среди них было еще два тяжелых, один — в состоянии шока. Третий был стабильный, особо не жаловался. Я определил направить первых двух сразу в операционную в первую очередь, остальных всех в ПСО.

Операционная была развернута в вестибюле бывшего общежития. Я оказался в ней через полминуты и увидел на первом столе тело того самого первого раненого, над которым в этот момент навис мой друг — анестезиолог Коля. Он пытался запустить замершее уже некоторое время сердце солдата. Я остановился у ножного конца стола, с ощущением некоторой отрешенности посмотрел на разбитое тело и моего друга. Наверное, в тот момент мне нужна была небольшая передышка.

Я тихо сказал:

— Коля, мы теряем драгоценное время…

Но он как будто меня не слышал и, полностью погрузившись в дело, продолжал качать. Так часто бывает с нами, когда мы бьемся до последнего: любое сомнение просто отсекается.

В это же время на стол принесли второго тяжелого трехсотого. Санитары спешно стали срезать с него одежду, а сестры проводить частичную санитарную обработку — там уже собрались операционная сестра и вторая анестезиологическая бригада.

— Ты думаешь, это бесполезно? — вдруг Коля прервался и вопросительно посмотрел на меня.

Я полностью понимал, что решение нужно принять.

Оно было тяжелым.

В мирной жизни, где нас как тряпку могут размотать надзорные органы, врачей приучили бояться собственной тени. Легко читать тезисы из учебника по военно-полевой хирургии про изоляцию агонирующих комбатантов в отдельной палатке, — но это все не имеет значения сейчас.

В настоящий момент впервые необходимо сделать выбор, чтобы соблюсти главный принцип военно-полевой хирургии — оказать хирургическую помощь максимально большему количеству раненых с учетом всех наших возможностей.

Товарищи перехватили

— У нас остановка! — громко донеслось с соседнего стола.

— Коля, убираем его со стола в коридор и берем следующего! Иначе потеряем и того!

Началась суета в операционной. Пока мы снимали со стола «остановившегося», в импровизированный тамбур уже заносили очередного раненого — у него было сочетанное ранение с проникающим характером в живот. Его положили на освободившийся стол и спешно стали срезать одежду и снимать обувь.

Петр подкатил аппарат УЗИ (аппарат ультразвуковой диагностики/исследования) поближе, чтобы проверить жизнеугрожающую патологию по ускоренному протоколу, а анестезиологическая бригада, оценив состояние раненого, принялась за обеспечение защиты дыхательных путей и получение внутривенного доступа.

Задача облегчилась тем, что на втором столе причиной шока у раненого явилась тяжелая травма конечностей, на фоне которой возникшее кровотечение легко поддалось контролю. Здесь в бригаде шефство взял на себя старый травматолог, который видел еще Афган и Чечню. Так бригады разбились в соответствии с профильностью.

К концу нашей с Петром операции зашёл врач приемно-сортировочного отделения и сообщил, что у последнего раненого, оставленного под наблюдением, ухудшилось самочувствие и стала нарастать боль в животе. Как оказалось, он так же был ранен в живот, но его стабильное состояние дало нам время для тех, кто нуждался в этом в первую очередь.

Завершив операции, мы распределили раненых по отделениям: кого в госпитальное, а кого в ОРИТ (отделение реанимации и интенсивной терапии) перед эвакуацией на большую землю.

Позже я все еще думал об этой ситуации. Почему боец оказался на столе, когда я дал распоряжение нести его в палатку ПСО?

Оказалось, что из БТР выпрыгнули несколько сослуживцев умершего, не спрашивая никого, перехватили носилки у санитаров и быстро побежали в операционную, зная уже по опыту, где она находилась.

Наверное, хорошо, что так получилось! Те парни полностью включились в процесс реанимации, любой ценой пытаясь сократить секунды до приближения к операционному столу. Как их остановишь и объяснишь, что я принял решение ему не оказывать помощь?

Вернее, оказывать, — но лишь симптоматическую, облегчая последние страдания. Однако и страданий уже не виделось.

Где-то здесь, наверное, и проходит граница между профессиональной этикой и опытом хирурга с передовой.

Я подошёл к трупу защитника Отечества, расчехлил черный пакет и еще раз осмотрел раны.

Выбор был верный. Моя совесть чиста.

Читайте также: